знакомую обстановку? Да и вообще, ей нужны реабилитация, психолог.
— Знаю, и мы сделаем всё, что в наших силах. Вере будет оказана квалифицированная психологическая и, если понадобится, медицинская помощь. Но домой её пока что лучше не отправлять. Пусть поживёт тут, привыкнет. Слуги подготовят девочке номер. Можешь навещать её в любое время. Или ты желаешь, чтобы вас поселили в одном номере? У нас, кажется, есть свободный для супружеской пары.
— Нет-нет, пока не надо. Она должна привыкнуть. Она меня не помнит.
— Дело твоё, — равнодушно ответила Екатерина. — Ну что ещё сказать? Иди поговори с ней. Потом отведёшь в комнату номер десять.
Прежде, чем войти в номер, я задержался на миг перед дверью. Болезненная тревога сверлила сердце. Я не знал, что сказать Вере и как вести себя с ней. На моих плечах лежала огромная ответственность: любое неверное слово, любой неправильный поступок мог ранить или убить её, и войти в комнату, казалось, труднее, чем броситься под пули.
Но я не мог вечно стоять в коридоре и вошёл.
Вера сидела на кровати, сложив руки на коленях. Когда дверь открылась, девушка робко подняла на меня взгляд и тут же снова уставилась в пол.
— Ну что, как дела? — бодрым тоном спросил я, присаживаясь рядом. — Как доехала?
— Всё хорошо, — ответила Вера. — Путь был долгий.
— Ну ничего страшного. Теперь ты… — я хотел сказать: «теперь ты дома», но осёкся. Место это не было её домом, как не было и моим. Эти чужие стены лишь ненадолго приютили нас обоих. — Теперь всё будет хорошо, — закончил я фразу.
Вера посмотрела на меня пустым взглядом и снова покорно потупилась.
— Ты помнишь, как тебя зовут? — спросил я. — Как твоё настоящее имя?
— Меня зовут Диана, но мне сказали, что ты хочешь называть меня Верой.
— Вера — это твоё настоящее имя. Вера Гаврилова. Так тебя звали до того, как ты попала к тем людям в Герате. Помнишь Москву, свою семью? Ты же понимаешь, что у тебя были родители, родственники, друзья? Ты совсем ничего не помнишь?
— Простите, я ничего не знаю.
— Давай на «ты», хорошо?
— Как прикажешь.
— Я тебе не собираюсь приказывать. Ты — свободный человек. Скоро ты вернёшься домой. Не сейчас, попозже. Возможно, что-то начнёшь вспоминать. Хочешь вернуться домой? Хочешь узнать, кто ты?
— Я не знаю, — Вера наморщила лоб. Её, кажется, расстраивали мои слова. — Не знаю, извини. Что ты хочешь от меня? Что я должна сделать?
— Посмотрим на меня. Я — друг. Я хочу тебе помочь. Ты больше не вернёшься к прежним… обязанностям. Теперь ты — свободна. Понимаешь это? Можешь делать, что хочешь.
Я встретил растерянный, смущённый взгляд, и мне даже показалось, что вместе с памятью стёрлась личность девушки, и она превратилась в живую секс-куклу, не имеющей ни желаний, ни воли, ни собственного «я». Стало не по себе от осознания того, что передо мной — полностью обезличенный человек.
Но очень быстро опасения мои развеялись: в глазах Веры заблестели слёзы. Она всё понимала, но кажется, не могла поверить, мне. Она ведь не знала ничего другого, кроме повиновения хозяевам, а теперь её разуму приходилось решать совершенно непривычные задачи.
А я почему-то подумал, так ли плохо, что она не помнит случившегося? Я бы и сам с радостью забыл всё пережитое Денисом, но это мне было не подвластно.
— Ты понимаешь, что я тебе говорю? — повторил я.
— Не совсем, — призналась Вера, снова опустив глаза в пол и вытерев рукой подкатившие слёзы. — Не знаю. Я ничего не понимаю. Извини, если что не так.
Я взял её за руку:
— Всё будет хорошо. Не волнуйся. Главное, не думай о плохом, отдохни, расслабься. Если хочешь, можешь побыть одна. Тебе приготовили комнату, где будешь жить какое-то время.
Вера закивала:
— Хорошо.
Определённо, девушке требовалось время, чтобы осмыслить вылившийся на неё поток информации.
— Знаешь, как сделаем, — предложил я, — давай я покажу, что тут есть. Тут много чего интересного: кинотеатр, книги, живой уголок. А потом отведу тебя в комнату здесь рядом. Если что-то будет нужно, появятся какие-то вопросы или просто захочешь поболтать, приходи в любое время. Договорились?
— Хорошо, — повторила Вера.
После того, как мы обошли жилой модуль и посмотрели все имеющиеся тут развлечения, я отвёл Веру в отведённую ей комнату и оставил одну.
После нашего разговора было так паршиво на душе, что хотелось напиться. Перед мысленным взором опять мелькали события того ужасного вечера — ожили начавшие притупляться воспоминания. И я всё больше и больше ненавидел Вениамина Куракина, который стал причиной трагедии. Его следовало наказать — в этом и заключалась сейчас моя главная задача.
Но разумеется, не только молодой князь причастен к тому, что случилось с Верой. Были те, кто стирал людям память и использовал их в качестве рабов, а были и те, кто покровительствовал этим сволочам. Ведь действовали эти сволочи с позволения влиятельных лиц, высшей аристократии, в том числе и Вахрамеевых.
А ведь сколько ещё несчастных томится в рабстве на чужбине, не помня своего прошлого — людей без имени и без судьбы, превращённых в живые вещи? И всем на них плевать. Ну так не лежит ли на тех, кто покрывает эти мерзость и беззаконие такая же вина, как на тех, кто творит их?
Шёл десятый час, когда я выбрался на поверхность. Как и обещала Екатерина, никто мне не препятствовал. В кармане куртки лежала рация. Теперь оставалось найти место, где я смогу уединиться, чтобы выйти на связь с Вадимом Орловым. К назначенному времени я опоздал, но всё равно рассчитывал застать Вадима в эфире. Он же должен, в конце концов, понимать, как непросто мне выкроить время, чтобы втайне от Вахрамеевых переговорить с ним. То, что Вахрамеевы приставили ко мне наблюдателей, я даже не сомневался, а потому следовало найти местечко поукромнее.
Завалы перед зданием «Антрацита» уже убрали, а разрушенные этажи закрыли брезентом. Кроме того, дорожники обновили асфальт, и теперь тут больше не зияла воронка, образовавшаяся от попадания кумулятивного снаряда. Но как бы ни пытались аристократы спрятать следы войны, в воздухе по-прежнему витала тревога, а солдаты и бронетехника торчали чуть ли ни на каждом шагу.
Я дошёл до парка возле восточных ворот —